Продолжение следует

                                                      Слово не воробей,
                                                      вылетит - не поймаешь.

    I

     Больная девушка лежала на спине, укутанная по самый подбородок меховым одеялом. Черное ночное окно отражало красноватый огонь лампы. По закопченным стенам хижины висели пробочные балберки, грузила, остроги, мережки, удочки и другие рыбные снасти. Над изголовьем больной, прикрепленная шпилькой, виднелась вырезанная из журнала картинка, изображавшая молодого человека в плаще, отбивающего нападение разбойников.
     Услышав за окном шаги, девушка приподнялась на локте. Это, видимо, стоило немалых усилий ослабевшему телу, так как брови ее, поднявшись и морщась, выразили мучение. Глаза, однако, светились оживлением.
     - Ну что? - спросила она, прежде чем вошедший успел закрыть дверь. - Дали тебе "Звезду"?
     - Не прыгай, Дзета, - сказал старик Спуль, отставляя в угол ведерко с пойманной рыбой. - Валяйся себе потихоньку.
     - Ты просто невыносим, отец, - сказала девушка. Углы ее рта вздрогнули, а обнажившаяся рука нервно потянула одеяло. - Не понимаю, зачем меня нужно дразнить! Есть или нет? Скажи честно!
     - Чего честнее, - захохотал Спуль, торжественно замахиваясь, как мечом, длинной желтенькой бандеролью и бережно подавая ее томящейся руке дочери. - Почта запоздала, видишь ли, на неделю, потому что...
     Дзета уже не слушала. Она попробовала разорвать бандероль, но, ослабев, в изнеможении, с закружившейся головой откинулась на подушку, крепко зажав в худеньком кулаке драгоценный журнал.
     - Эй, старуха, - тревожно сказал Спуль, - тебе ведь спички не переломить, а туда же... Пусти-ка, я сам. - Он взял у дочери "Звезду", помуслил палец и, словно вспарывая рыбу, произвел весьма чинно на столе деликатную операцию открытия бандероли.
     Затем Спуль приступил к делу.
     - Посмотри прежде "Эмиль и Араминту", - тревожно сказала Дзета. - Должно же быть, наконец, продолжение. Не могу же я верить до бесконечности. Ведь вот полгода прошло, как сама я прочла... помнишь? После того, где Эмиль сказал Араминте: "Ты, дорогая, не беспокойся. Я возвращусь, и мы будем счастливы". Да, так там ведь напечатано внизу: "Продолжение следует".
     Она взволновалась, как бы предчувствуя, что и на этот раз ожидания ее будут обмануты.
     Пока девушка говорила, старик осторожно перевертывал страницы, опасливо приглядываясь к каждому заголовку. Его широкое, прекрасное наивной старостью и смелыми, но добродушными глазами лицо делалось все растеряннее по мере того, как он приближался к обложке, смущенно бормоча что-то вроде: "пропустил, надо быть", "вот поди найди", "экое дело" - и другие, облегчающие подавленное состояние, слова-вздохи. Он сам был немало заинтересован дальнейшей судьбой главных героев оборванного романа, но стеснялся показывать это.
     - "Моисей в пустыне", рассказ, - монотонно говорил он, по временам вглядываясь в петит, словно исчезнувший граф Эмиль притаился как в загадочной картинке, среди букв, - "Волны", стихотворение. "Открытие Южного полюса", научно-популярный очерк. "Испытание огнем", очерк средневековой жизни. "Про то, про се", мелочи. "Смесь". "Пейте шоколад"... Хм, Дзета, ты опять не уснешь... нет, ровнешенько ничего нет!
     - Ну что это, право! - жалобно воскликнула девушка. - Ты понимаешь тут что-нибудь?
     Старик не ответил. Он был сильно расстроен, Дзета таяла на его глазах с каждым днем. Болезнь ее, как говорил приезжавший врач, "не поддается определению". Он думал, что это на нервной почве. Началось с того, что девушка стала страдать бессонницей, отсутствием аппетита, а месяц спустя слегла с признаками сильного истощения.
     - Ее нужно развлекать, - сказал врач, и Спуль по его совету выписал "Звезду", маленький журнал с картинками, с невинным, почти сказочным содержанием.
     Отец и дочь свято верили в то, что каждая печатная строка - правда. Вымышленных лиц в "Эмиле и Араминте" для них не было. Герои романа, конечно, живы, и приключения их по мере шествия событий протокольно описываются доверенными сего дела - писателями. Роман увлек Дзету нежной любовью Эмиля и Араминты, девушки, как и она, бедной, но преданной своему возлюбленному. Граф Эмиль, блестящий придворный, отправился в Америку добывать завещание, украденное разбойниками, и простодушная Дзета, обманутая извещением: "Продолжение следует", искренно страдала от неизвестности дальнейших событий. За полгода, как оборвался роман, - потому ли, что автору надоело возиться с благородным Эмилем, по причине ли скудности авансов в "Звезде", из-за смерти ли романиста, - но только в эти полгода, как думала Дзета, все должно было уже закончиться или благополучно, или катастрофой.
     Болезненно страстно хотела она узнать, что случилось, а каждый номер приносил ей новое и новое разочарование. И что главное - в одиноких мечтах ее, в заученном наизусть романе Араминта постепенно превратилась в нее, Дзету, а Эмиль - в того, который год назад стал для ее сердца далекой обетованной страной. Случайный городской гость пробыл несколько дней в пустыне, и Спуль не знал, что притихшая и больная девушка год назад смеялась, крепко целуясь в береговом кустарнике с широкоплечим молодым человеком, модная бородка которого, мягкие усы и быстрые ореховые глаза застряли неподалеку от Хоха (деревня Спуля) благодаря поломке пароходного колеса. Он сказал Дзете, что любит полевые цветы и скоро вернется к ним. И...
     - "Продолжение следует", - невольно пронеслись перед ее глазами знакомые буквы.
     "Как его зовут? Акаст. Милый Акаст... милый обманщик".
     Она вытерла мигающие глаза и снова спросила:
     - Отец, какое же твое мнение?
     Спуль раздувал очаг.
     - Я думаю, что его... ф-ф-ф-фух! щепки сырые... что его сиятельство граф, видишь ли, - ф-ф-фух! - отдал распоряжение... Сварить тебе рыбки, Дзета? Ну, затрещало.
     - Какое распоряжение?
     - А чтобы... этого... его не пропечатывали.
     - Ну вот! - Она стала смотреть на огонь. - Если он терпел и знал, что о нем все до сих пор написано... Не понимаю. Зачем запрещать теперь?
     Меж ними возгорелся легкий спор. Старик доказывал, что высокопоставленные люди имеют свои резоны - публиковать или не публиковать их приключения; а Дзета утверждала, что здесь замешана какая-то неизвестная дама, которая влюблена в Эмиля и которой, мстительных ради целей, хочется, чтобы бедная Араминта пребывала в неизвестности относительно судьбы своего возлюбленного.
     - Если бы поговорить с тем человеком, который писал это! - сказала, вздыхая, девушка. - "Дон-Эстебан" - сказано там. Роман Дон-Эстебана. Писатели, наверное, все знают... Уж я бы у него выспросила.
     - Хочешь посмотреть "Звезду"? - спросил Спуль, кончив есть.
     Он примостился уже было на краю кровати с журналом в руках, но Дзета нерешительно покачала головой:
     - Я не буду смотреть картинки. Отец, - робко прибавила она, помолчав, - если хочешь, почитай мне конец... там, где остановились.
     - Опять? Вчера ведь читали, Дзета.
     - Ну что ж... жалко тебе?
     Спуль взял с полки старый, замызганный номерок и, смотря поверх страницы, - так как наизусть знал развернутое, - отбарабанил далеко не нежным голосом:
     "Араминта, обливаясь слезами, обняла Эмиля за шею, и ее прекрасное лицо наполнило сердце героя состраданием и любовью.
     - Не плачь, бесценная возлюбленная, - сказал Эмиль, - беру в свидетели небо и землю, что вернусь к радостям семейной жизни с тобой. Мне надо только преодолеть коварный замысел дяди, вручившего жестокому атаману Грому завещание моего отца. Не беспокойся, дорогая. Я вернусь, и мы будем счастливы".
     "Продолжение следует", - хмуро закончил старик.
     - Дзета!
     Девушка лежала навзничь, уткнув лицо в мокрые от слез ладони. Она не откликнулась. Скоро дыхание ее стало ровнее, тише, и сон, вызванный непосильным волнением, положил свою теплую руку на ее маленькую горячую голову.


    II

     После рассказанного в течение добрых десяти дней, на протяжении тысячи верст, одинокая старческая фигура - с платком вокруг черной от солнца шеи, в высоких сапогах, в страшной трубообразной шляпе и красной шерстяной блузе, - совершала, не останавливаясь, перемещение от одной точки земного шара к другой, пока не появилась на площади Амбазур.
     Сначала фигура сидела на одном из звеньев длинного речного плота, затем путешествовала верст пятьдесят от берега к берегу другой реки, где села на пароход, а с парохода, дней пять спустя, в шумный вагон, который к вечеру десятого дня доставил благополучно фигуру на упомянутую блестящую площадь.
     Было без четверти пять, когда в передней "Звезды" раздался неуверенный короткий звонок, и редакционный сторож, злобно открыв дверь, увидел живописную фигуру Спуля, благоговейно созерцающего эмалевую дощечку, где строгими черными буквами возвещалось, что секретарь "Звезды" сидит за своей конторкой ровно от трех до пяти - ни секунды более или менее.
     - Подписка внизу, - отрывисто, подражая редактору, заявил сторож, - да затворяй двери, дед!
     - Послушай-ка, паренек, - таинственно зашептал Спуль, продвигаясь в переднюю, - я, видишь ты, дальний... Мне, видишь, нужно поговорить с вашими. А прежде скажи: здесь находится господин писатель Дон-Эстебан?
     - Вот, надо быть, к вам пришел, - сказал сторож, приотворяя дверь в комнату секретаря. - Я, хоть убей, не понимаю этого человека.
     Секретарь "Звезды", желчный толстенький господин, измученный флюсом и корректурой, выскочил на каблуках к Спулю.
     - От кого? - процедил он сквозь карандаш, зажатый в зубах, тонким, словно оскорбленным, голосом. - Стихи? Проза? Рисунки?
     - Как бы мне, - запинаясь, проговорил старик, - потолковать малость с господином Дон-Эстебаном?
     - А! Фельетонист?
     - Может быть... может быть, - кивнул Спуль, уступчиво улыбаясь, - не знаю я этого. Может, он ваш директор, может, и побольше того.
     - В трактире, - сердито сказал секретарь, прыгнул за дверь, подержался с той стороны за дверную ручку, снова приоткрыл дверь, высунул голову и крикливо адресовал: - "Голубиная почта"! Трактир на той стороне площади! Вот где ваш Дон-Эстебан!
     Старик печально надел шляпу. Он не понимал ничего: ни ободранности темной, грязной редакции, где, однако, знают о жизни герцогов и князей больше, чем их прислуга; ни того, почему надо идти в трактир; ни раздражительности толстенького господина. У Спуля был такой обескураженный вид, что сторож пояснил ему, наконец, в чем дело.
     - Зайди в "Голубиную почту", дед, - жалостливо сказал он, - там спроси: где тут сидит Акаст? Потому что, видишь, пишет-то он под именем одним, а настоящее его имя Акаст. Вот он Дон-Эстебан и есть.
     С холодом и тяжестью недоверия к своему положению Спуль переступил порог "Голубиной почты". Здесь его не мучили; слуга, услышав: "Дон-Эстебан", вытащил палец из соусника и ткнул им в направлении большого стола, за которым сидело и возлежало человек шесть в позах более свободных, чем пьяных. Малое количество бутылок указывало, что головы пока на местах.
     - Кто из вас, добрые господа... - начал Спуль, но сбился. - Не тут ли... Который здесь господин писатель Дон-Эстебан?
     - Я, - сказал высокий в накидке и серой широкополой шляпе. - Откуда ты, одетый в первобытные одежды, странник Киферии? Кто указал тебе путь в жилище богов? Бессмертных ты или смертных дел древний глашатай? Сядь и скажи, Гекуба, что тебе в моем имени?
     - Господин, - сказал Спуль, - послушайте-ка меня... Уж, право, не знаю, как это вам все объяснить, в точку-то самую, а только, изволите видеть, без вас в этом деле, вижу, не обойтись.
     И вот, путаясь и волнуясь, поощряемый сначала возгласами и смехом, а затем общим молчанием, рыбак рассказал Акасту, как в глухом, пустынном уголке дикой реки читалась с трепетным напряжением, со страхом и радостью, с опасениями и облегчениями история любви блистательного графа Эмиля и Араминты, дочери угольщика.
     - Дзета-то, дочка моя, - говорил Спуль, - хлопочет об них не знамо как, прямо так и скажу: надрывается Дзета. А тут и застопорило, да целых полгода... этого... никаких известий. Здоровому, так скажем, каприз, потому его сиятельство может ведь свои резоны иметь... а больному - горе; только ей, бедняге, Дзете-то, и радости было, что мечтала, будто граф женится на той барышне. И выходит теперь одно-единственное мучение... как принесу это, "Звезду", ну, вроде ребенка моя Дзета: "Опять, - говорит, - нет ничего". Читай ей вот опять про старое, где прощались. Меня измаяла, и сама извелась; да не встает; хоть бы гуляла или что: слаба, видишь... Ну, я и поехал. Чего там? Сердце-то ведь того... Думаю, разузнаю у вас. Так что на вас вся надежда...
     Старик замолчал; Акаст, опустив глаза, водил пальцем по скатерти.
     - Вот тебе и макулатура, Акаст, - серьезно сказал сутулый человек в синих очках. - Что ты об этом думаешь?
     Акаст поднял голову.
     - Вы приехали как раз вовремя, Спуль, - сказал он, протягивая рыбаку полный стакан. - Теперь все известно. Эмиль... впрочем, придите сюда завтра к этому же времени. Дела графа блестящи.
     - Ну-те?! - повеселел Спуль. - Значит, благополучно?
     - Просто прекрасно. Лучше нельзя.
     - И пропечатано?
     - Конечно. Завтра я дам вам конец романа, и вы отвезете его домой.
     Спуль встал.
     - Так я рад, что и сидеть никак не могу, - засуетился он, ища шляпу. - Я и то думал: где же и знать, как не здесь? Я ведь грамотный. "Идти уж, - думаю, - так уж по самой по первой линии! По прямой то есть! Приду". Кончину и причину, значит, представите? Ангел вы, господин Дон-Эстебан... ну - запрыгал старик!
     Он вышел, то оборачиваясь и пятясь, чтобы еще раз отвесить поклон, то спотыкаясь о тесно расставленные стулья.
     - За здоровье Дзеты! - сказал Акаст, поднимая стакан.


    III

     Стемнело, когда "Дон-Эстебан", присев дома к столу, вспомнил остановку буксирного парохода, на котором, спасаясь от полуголодной жизни провинциального репортера, перекочевывал бесплатно к центрам цивилизации. Вспомнил он веселую Дзету - знакомство с ней у плотов, где девушка полоскала белье, и ее доверчивые слова: "Раз вы говорите, что приедете, - чего же еще?" Затем Акаст вспомнил "Эмиля и Араминту" - роман, шитый белыми нитками, ради нужды, и властно оборванный издателем, сказавшим однажды: "Довольно. Строчек вы выгоняете много, а конца не предвидится". Погрустив обо всем этом, мысленно улыбнувшись больной Дзете и думая о читательской ее душе с тем пристальным, глубоким вниманием, какое сопутствует серьезным решениям, - Акаст взял перо, бумагу, старательно превратил белые листы в строчки, украшающие судьбу влюбленных помпезной свадьбой, стряхнул с колена изрядную кучу папиросного пепла и, зайдя в типографию, сказал метранпажу:
     - Дорогой генерал свинца, наберите это к утру.
     - Редакционно?
     - Ну... между нами. Кстати, я вам обещал два литра коньяку. Коньяк у меня. Вы всегда сможете его получить. Эта рукопись мне нужна самому - в наборе. Поняли?
     - Ничего не понял. Коньяк есть - вот это я понял. Хорошо, будьте покойны!
     После этого прошло десять дней, в течение которых одинокая старческая фигура с драгоценным печатным оттиском в зашитом кармане и с письмом в сапоге перемещалась с одной точки земного шара к другой, пока не постучалась у дверей старого маленького дома деревни Хох.
     - Ну, тетка, - сказал Спуль старухе-соседке, в его отсутствие ходившей за больной, - ступай-ка пока. Потом поболтаем. Дзета! Дело-то ведь выгорело! Прочти-ка это письмо! Сам Дон-Эстебан написал тебе! "Я, - говорит, - уважаю читателей!" Вот как!
     Говоря это, он трудился над распарыванием кармана. Меж тем изумленная и счастливая девушка, едва переводя дух, прочла:
     "Дорогая Дзета! Я очень виноват, но дела с графом Эмилем страшно мешали мне приехать или хотя написать. Прости. Знай, что я тот самый писатель, чей роман о незаслуженно страдавшей Араминте ты читала с таким увлечением и который ты дочитаешь теперь, потому что я передал твоему отцу продолжение и окончание. Я скоро приеду; лучшей жены для писателя, чем ты, нигде не найти. Крепко целую. Твой - виноватый - Акаст".
     - Что там в письме, Дзета? - спросил старик, разглаживая сверстанный оттиск.
     - Что там? - сказала девушка. - Самое простое письмо. Здравствуйте да прощайте, так, ничего... вежливо. Знаешь, я хочу есть. Дай-ка мне молока и хлеба... Нет, ты отрежь потолще. Теперь читай... ну же!
     Пока Спуль читал, девушка боролась с волнением и, окончательно, наконец, победив его, громко, довольная, засмеялась, когда, воодушевляясь и притоптывая ногой, Спуль проголосил последние строки:
     "...их свадебное путешествие длилось два месяца, после чего граф Эмиль и его молодая жена поселились в замке Арктур, на берегу моря, вспоминая в счастливые эти дни все приключения и опасности, испытанные Эмилем среди шайки бандитов, потерпевших заслуженное и грозное наказание".


    ПРИМЕЧАНИЯ

     "Продолжение следует". Впервые - "Синий журнал", 1917, Э 5. Печатается по изд.: А.С.Грин. Полн. собр. соч., т. 5, Л., Мысль, 1927.

                                                                    Ю.Киркин