ГлавнаяСологуб Фёдор → Голодный блеск - чтение
0 из 5
Рейтинг
произведения
 Проголосовало человек: 0
 Поставьте свою оценку: 
Автор: Сологуб Фёдор

Голодный блеск

     Сергей  Матвеевич Мошкин пообедал сегодня очень хорошо, - сравнительно,
конечно,  -  как  ему,  сельскому  учителю,  лишившемуся  места  и уже с год
околачивающемуся  по  чужим лестницам в поисках работы, и не к лицу было бы.
А  все-таки  голодный  блеск  сохранялся  в его глазах, грустных и черных, и
придавал  его  худощавому,  смуглому  лицу  выражение  какой-то  неожиданной
значительности.  Мошкин  истратил на обед последнюю трехрублевку, и теперь в
его  карманах  бренчало  только  несколько  медяков,  да  в  кошельке  лежал
истертый  пятиалтынный.  Пировал  он  на  радостях.  Хотя  и знал, что глупо
радоваться,  и рано, и нечему. Но так наискался работы и так прожился, что и
призрак надежды радовал.
     На  днях  Мошкин поместил в "Новом Времени" объявление. Он рекламировал
себя,   как   педагога,   владеющего   пером,   -   на  том  основании,  что
корреспондировал  в  местную приволжскую газету. За это он и слетел с места:
доискались,  кто  писал  злые  корреспонденции  в  "левую"  газету;  земский
начальник   обратил   внимание  инспектора  народных  училищ,  а  инспектор,
конечно, не потерпел.
     - Нам таких не надо, - сказал ему инспектор при личном объяснении.
     Мошкин спросил:
     - А каких же вам надо?
     Но инспектор, не отвечая на неуместный вопрос, сухо сказал:
     - Прощайте, до свиданья. Надеюсь увидеться на том свете...
     Дальше  в  своем объявлении Мошкин заявляет, что хочет быть секретарем,
постоянным  сотрудником  газеты,  репетитором, воспитателем, сопровождать на
Кавказ  или  в  Крым,  быть  полезным  в  доме  и  т.п. Уверял, что не имеет
претензий и что не стесняется расстоянием.
     Ждал.  Пришла  одна открытка. Странно, что с ней у него вдруг связались
какие-то надежды.
     Это  было  утром. Мошкин пил чай. Вошла сама хозяйка. Сверкнула черными
змеиными глазками и сказала язвительно:
     -  Корреспонденция  Сергею  Матвеевичу  господину  Мошкину.  И, пока он
читал, гладила свои черные над желтым треугольником лба волосы и шипела:
     -  Чем  письма  получать, платил бы деньги за стол, за комнату. Письмом
сыт не будешь, а ты в люди походи, поищи, не боронься на испанский фасон.
     Читал:
     "Будьте  любезны  пожаловать  для переговоров от 6 до 7 вечера, 6 рота,
д.78, кв. 57".
     Без подписи.
     Злобно  глянул  Мошкин на хозяйку. Она стояла у двери, прямая, широкая,
с  опущенными  руками, спокойная, как кукла, и холодно-злая, и прямо на него
смотрела неподвижными, наводящими жуть глазами.
     Мошкин крикнул:
     - Баста!
     Стукнул  кулаком по столу. Встал. Заходил по комнате взад-вперед. И все
твердил:
     - Баста!
     Хозяйка тихо и злобно спрашивала:
     Платить-то   будешь,   корреспондент   казанский   и  астраханский?  А?
Сознательная твоя харя?
     Мошкин остановился перед ней, протянул к ней пустую ладонь и сказал:
     - Все, что имею.
     Умолчал о последней трехрублевке. Хозяйка шипела:
     -  Я  тебе  не  гусарская  офицерша,  мне  деньги  надобны.  Дрова семь
целковых,  откуда  я  возьму?  Сам  себя  не  прокормишь,  - заведи платящую
воздахторшу.  Ты  -  молодой  человек  со способностями, и наружность у тебя
достаточно  восхитительная.  Какая  ни  есть  дура  найдется.  А  мне  разве
возможно?  Куда  ни  вертыхнись,  деньги вынь да положь. Дунь - руб, плюнь -
руб, поколей - полтораста.
     Мошкин приостановился. Сказал:
     -  Не беспокойтесь, Прасковья Петровна, сегодня вечером получаю место и
рассчитаюсь.
     И опять принялся ходить, шлепая туфлями.
     Еще долго хозяйка шипела, торча у двери. Наконец ушла, крикнув:
     -  У  меня  стальная грудь! Другая бы иная на моем месте давно бы глаза
под  лоб  закатила, сказала бы: живите без меня, околачивайтесь, как знаете,
а я вам не крепостная.
     Ушла,  и в его памяти осталась ее странная фигура, прямая, с опущенными
руками,   с   желтым   широким   треугольником   лба   под  черными,  гладко
примасленными  волосами,  с усеченным узким треугольником затасканной желтой
юбки, с крохотным треугольником красного нюхающего носа. Три треугольника.
     Весь  день  Мошкин  был голоден, весел и зол. Ходил без цели по улицам.
Засматривался  на  девушек,  и  все  они  казались  ему  милыми,  веселыми и
доступными,   -   доступными   для   богатых.  Останавливался  перед  окнами
магазинов,  где  выставлены  дорогие  вещи.  Все  острее становился голодный
блеск в глазах.
     Купил  газету.  Прочел  ее  на скамейке в сквере, где смеялись и бегали
дети,  где  модничали няньки, где пахло пылью и чахлыми деревьями, - и запах
улицы  и  сада  неприятно  смешивался и напоминал запах гуттаперчи. В газете
поразил  Мошкина  рассказ  об  исступленном,  голодающем  безумце, который в
музее изрезал картину знаменитого художника.
     - Вот это я понимаю!
     Мошкин зашагал по аллее. Повторял:
     - Вот это я понимаю!
     И  потом, ходя по улицам, смотря на великолепные громады богатых домов,
на  выставленную  роскошь  магазинов,  на  элегантные наряды прогуливающихся
господ  и  дам,  на  быстро  проносящиеся  экипажи,  на  всю  эту  красоту и
утешительность   жизни,  доступные  для  всякого,  у  кого  есть  деньги,  и
недоступные  для  него,  -  рассматривая,  наблюдая,  завидуя, испытывал все
более  определяющееся  чувство разрушительной ненависти. И повторялись в уме
все те же слова:
     - Вот это я понимаю!
     Подошел к толстому, ленивому и важному швейцару. Крикнул:
     - Вот это я понимаю!
     Швейцар  молча  и  презрительно  покосился  на  него.  Мошкин  радостно
захихикал. Сказал:
     - Молодцы анархисты!
     - Проваливай! - сердито крикнул швейцар. - Не проедайся.
     Мошкин  отошел.  Вдруг стало страшно. Городовой стоял близко. Так резко
выделялись его белые перчатки. Досадливо думал Мошкин:
     "Вот бы вам бомбу сюда".
     Швейцар сердито сплюнул вслед ему и отвернулся.
     Мошкин  долго  ходил.  В тестом часу зашел в ресторан среднего разбора.
Сел  к  столу  близ  окна.  Выпил  водки,  закусил  анчоусами.  Взял  обед в
семьдесят  пять  копеек.  Пил  "Шабли  во  льду".  После обеда выпил ликеру.
Слегка  охмелел.  Под  звуки  органа  кружилась голова. Сдачи не взял. Ушел,
слегка  пошатываясь, и почтительно провожаемый швейцаром, - и швейцару сунул
в руку двугривенный.
     Посмотрел  на  свои  никелированные  часы, - был седьмой вначале. Пора.
Как   бы   не  опоздать!  Не  наняли  бы  другого!  Стремительно  пошагал  в
Измайловский полк.
     Очень мешали:
     разрытые мостовые;
     оголтелые, вечно сонные извозчики на переходах через улицу;
     прохожие, в особенности мужики и дамы:
     встречные  или  не  сторонились  вовсе, или сторонились чаще влево, чем
вправо, -
     а  те,  кого  приходилось обгонять, зачем-то шатались по тротуару, и не
угадать было сразу, с какой стороны обгонять их;
     нищие, - они и к нему приставали, -
     и самый механизм хождения.
     Так  трудно  одолевать  пространство  и  время, когда торопишься! Земля
точно  присасывает  к  себе,  каждый  шаг покупаешь усилием и усталостью. До
боли  и  ломоты  в  икрах.  От  этого возрастала злоба и усиливался голодный
блеск в глазах.
     Мошкин думал:
     "Тарарахнуть бы все это к черту! Ко всем чертям!"
     Наконец добрался.
     Вот рота, а вот и дом Љ 78. Дом четырехэтажный, обшарпанный:
     два  подъезда,  мрачные  с  виду;  посередине  - разинутая пасть ворот.
Посмотрел  таблички  над  подъездами, - первые номера, а Љ 57 нет, никого не
видно.  У  ворот белая пуговка, и над нею на медяшке заросшая грязью надпись
"к дворнику".
     Нажал  пуговку  и  вошел  в пасть, поискать табличку жильцов. Но прежде
чем  достиг таблицы, уже навстречу ему шел дворник, очень внушительного вида
и с черной бородой.
     - А где квартира пятьдесят семь?
     Мошкин  спрашивал  с небрежной манерой, заимствованной от того земского
начальника,  из-за  которого  "слетел"  с  места.  Знал  уже по опыту, что с
дворниками  надо  говорить  так-то и нельзя говорить вот так-то. Скитания по
чужим подворотням и лестницам тоже придают человеку известный лоск.
     Дворник спросил несколько подозрительно:
     - А вам кого?
     С простодушной небрежностью, растягивая слова, Мошкин отвечал:
     -  А  я и сам не знаю. Я по объявлению. Получил письмо, а кто пишет, не
написано. Только адрес написали. Кто же там живет, в номере пятьдесят семь?
     - Госпожа Энгельгардова, - сказал дворник.
     - Энгельгардт? - переспросил Мошкин. Дворник повторил:
     - Энгельгардова. Мошкин усмехнулся:
     - Русификация?
     - Елена Петровна, - отвечал дворник.
     - Чертова перечница? - почему-то спросил Мошкин. Дворник ухмыльнулся:
     - Нет-с, молодая барышня. По парадному пожалуйте, из ворот направо.
     Да там над дверями табличка, только первые номера, - сказал Мошкин.
     Дворник говорил:
     - Нет, там и пятьдесят семь. В самом низу. Мошкин спрашивал:
     -  А  чем она занимается? Есть у них какое-нибудь заведение? Школа? Или
редакция?
     Нет;   оказалось,  у  госпожи  Энгельгардовой  не  было  ни  школы,  ни
редакции.
     - Живут своим капиталом, - пояснил дворник.
     В  квартире  госпожи  Энгельгардовой  горничная очень деревенского вида
провела его в гостиную направо от темной передней и просила подождать.
     Ждал.  Скучал  и  томился.  Рассматривал  вещи.  Было  нагорожено много
мебели,  -  кресла, столы, стулья, ширмы, экраны, этажерки, столбики, на них
бюсты,  лампы,  безделушки, на стенах зеркала, картины, литографии, часы, на
окнах  занавески,  цветы.  От  всего  этого было тесно, душно, темно. Мошкин
шагал в тесноте по коврам. Со злобой смотрел на картины, на статуи.
     "Тарарахнуть бы все это к черту! Ко всем чертям!" - думал Мошкин.
     Но,  когда хозяйка вдруг вошла, он спрятал свой голодный блеск, опустил
глаза.
     Она  была молодая, румяная, высокая и, кажется, красивая. Шагала быстро
и  решительно,  как  хозяйка  в  деревне,  и  при  этом  неловко  помахивала
сильными, красивыми, белыми, голыми выше локтя, руками.
     Подошла.  Подала  руку, - полувысоко, - хочешь, пожми, хочешь, поцелуй.
Поцеловал.  Нарочно, - со злости и для шутки. Быстро, громко чмокнул и зубом
царапнул,  -  аж  дрогнула. Но ничего не сказала. Пошагала к дивану. Залезла
за стол, засела на диван, а ему показала на кресло. Сел. Спросила:
     - Это ваше объявление было вчера? Буркнул:
     - Мое.
     Подумал и сказал повежливее:
     - Мое-с.
     И стало досадно. И опять подумал:
     "Тарарахнуть бы".
     Говорила,  -  спрашивала, что он может, где он учился, где работал. Так
осторожненько  подходила,  точно  боялась  раньше  времени  проговориться  и
надавать больше.
     Оказалось,   что   хочет   издавать   журнал.  Какой?  Еще  не  решила.
Какой-нибудь.  Маленький.  Ведет  переговоры  о  покупке  одного  издания. О
направлении журнала умолчала.
     Он  ей  может понадобиться для конторы. Но так как в объявлении сказано
- педагог, - то она думала, что он учил в гимназии.
     Впрочем, если он может вести конторские книги...
     Принимать подписку...
     Вести переписку по делам конторы и редакции...
     Получать деньги с почты...
     Заделывать номера в бандероли...
     Сдавать их на почту...
     Держать корректуру...
     Еще что-то...
     И еще что-то...
     Барышня  говорила  с  полчаса.  Довольно  бестолково перечисляла разные
обязанности.
     - Для этих дел надо несколько человек, - сурово сказал Мошкин.
     Барышня  досадливо  покраснела.  По  ее лицу пробежали жадные гримаски.
Она сказала:
     -  Журнал  маленький.  Специальный.  Для  такого маленького предприятия
если взять несколько, то им нечего будет делать. Усмехнулся. Согласился.
     - Пожалуй, что и так. У вас не соскучишься. Спросил:
     - А сколько времени я у вас буду занят ежедневно?
     -  Ну,  часов с девяти утра, - это не поздно? - часов до семи вечера, -
это  не  рано?  Иногда,  если  спешная  работа, можно и попозже посидеть или
прийти в праздник, - ведь вы свободны?
     - Сколько же вы думаете платить?
     -   Рублей   восемнадцать   в  месяц  вам  будет  достаточно?  Подумал.
Засмеялся.
     - Мало-с.
     -Больше двадцати двух не могу.
     - Хорошо-с.
     И  с  внезапным  порывом  злости  встал,  сунул  руку в карман, вытащил
оттуда ключ от своей квартиры и тихо, но решительно сказал:
     - Руки вверх!
     - Ах! - произнесла барышня и немедленно же подняла руки.
     Она  сидела  на  диване,  очень  бледная.  Дрожала.  Она была большая и
сильная. А он - маленький и тощий.
     Рукава  ее одежды отвисли к плечам, и две протянутые вверх белые, голые
руки  казались  толстыми,  как  ноги  акробатки, упражняющейся дома. И видно
было,  что  у нее хватит силы долго держать руки вверх. И сквозь испуг на ее
лице пробивалось выражение значительности переживаемого.
     Наслаждаясь ее смущением, Мошкин произнес медленно и внушительно:
     - Только двинься! Только пикни! Подошел к картине.
     - Сколько стоит?
     - Двести двадцать, без рамы, - дрожащим голосом произнесла барышня.
     Порылся  в кармане, достал перочинный нож. Разрезал картину сверху вниз
и справа налево.
     - Ах! - вскрикнула барышня. Подошел к мраморной головке.
     - Что стоит?
     - Триста.
     Ключом  отбил  ухо,  оббил нос, щеки пооббил. Барышня тихонько ахала. И
приятно было слушать ее тихое аханье.
     Порвал  еще  несколько  картин, порезал обивку кресел, сломал несколько
хрупких вещичек.
     Подошел в барышне. Крикнул:
     - Лезь под диван! Исполнила.
     -  Лежи смирно, пока не придут. Не то бомбой тарарахну. Ушел. Никого не
встретил  ни  в  передней,  ни  на  лестнице.  У ворот стоял тот же дворник.
Мошкич подошел к нему. Сказал:
     - Что у вас барышня-то странная какая?
     - А что?
     - Да нехорошо себя ведет. Скандалит очень. Вы бы к ней пошли.
     - Коли они не зовут, как же я могу?
     - Ну, как знаете.
     Ушел.  Голодный  блеск  в  его  глазах  тускнел.  Мошкин долго ходил по
улицам.  Тупо  и  медленно  вспоминал эту гостиную, и разрезанные картины, и
барышню под диваном.
     Тусклые  воды  канала  манили к себе. Скользящий свет заходящего солнца
делал   их   поверхность   красивой   и   печальной,  как  музыка  безумного
композитора.  Такие  были  жесткие  плиты  набережной, и такие пыльные камни
мостовой,  и  такие глупые и грязные шли навстречу дети! Все было замкнуто и
враждебно.
     А зеленовато-золотистая вода канала манила.
     И погас, погас голодный блеск в глазах.
     Так звучен был мгновенный всплеск воды.
     И   побежали,   кольцо   за  кольцом,  матово-черные  кольца,  разрезая
зеленовато-золотистые воды канала.

Другие известные произведения этого автора:


15 самых популярных авторов:
1. Пушкин Александр2. Чехов Антон3. Тургенев Иван4. Лесков Николай5. Гоголь Николай6. Толстой Лев7. Лермонтов Михаил8. Островский Александр9. Есенин Сергей10. Некрасов Николай11. Салтыков-Щедрин Михаил12. Блок Александр13. Толстой Алексей Константинович14. Тютчев Фёдор15. Жуковский Василий

Биографии авторов:
Биография Некрасов Николай Алексеевич
Биография Рылеев Кондратий Фёдорович
Биография Пушкин Александр Сергеевич
Биография Брюсов Валерий Яковлевич



© lit-classic.ru — Русская классическая литература.