<< Вернуться
Произведение: Цеикс и ГальционаОтрывок из Овидиевых "Превращений" Цеикс, тревожимый ужасом тайных, чудесных видений, Был готов испытать прорицанье Кларийского бога - В Дельфы же путь заграждали Форбас и дружины флегиан. Он приходит к своей Гальционе, верной супруге, Ей сказать о разлуке... сказал... ужаснулася, и хладом Грудь облилася, бледность ланиты покрыла, слезами Очи затмились, трикраты ответ начинала-трикраты Скованный горем язык изменял; наконец возопила, Частым рыданием томно-печальную речь прерывая: "Милый супруг мой, какою виной от себя удалила Я твое сердце? Ужели не стало в нем прежней любови? Ты равнодушно теперь покидаешь свою Гальциону; Путь выбираешь дальнейший; я уж милей в отдаленье. Странствуй ты по земле - тогда бы сердце не знало Страха в печали; была бы тоска без заботы... но моря, Моря страшусь; ужасает печальная мрачность пучины; Волны-я зрела вчера-корабельны обломки носили; Здесь не раз на гробницах пустых имена я читала. Друг, не нe вверяйся надежде бесстрашного сердца; не льстися Дружбой родителя бога Эола, могущего силу Ветров смирять и море по воле мутить и покоить. Раз овладевши волнами, раскованны ветры не знают Буйству границ; и земля и моря им покорны; сгоняют Тучи на небо и страшным огнем зажигают их недра. Ах! чем боле их знаю ( а знать их должна; я младенцем Часто в жилище отца их видала), тем боле страшусь их. Если ж ни просьбы, ни слезы мои над тобою не властны, Если уж в море далекое должно, должно пускаться, Друг, возьми с собою меня: мы разделим судьбину; Зная, чем стражду, менее буду страдать; что ни встретим, Все заодно: без разлуки неверным волнам предадимся". Тронутый жалобной речью супруги, сын Люциферов Долго безмолвствовал, в сердце тая глубокое горе. Но, постоянный в желанье, он вверить своей Гальционы Вместе с собой произволу опасного моря не смеет. Хочет ее убедить ободрительным словом... напрасно! Нет убежденья печальной душе. Наконец он сказал ей: "Долго разлука и краткая длится; но я Люнифсром Светлым клянусь возвратиться, если допустит судьбина, Прежде чем дважды луна в небесах coвершиться успеет". Сим обетом надежду на скорый возврат ожидавши, Он повелел спустить на волны ладью и, не медля, Снасти устроить и все изготовить к далекому бегу. Видит ладью Гальииона н, вещей душою предузнавши Будущий рок, содрогнулась, слезы ручьем полилися; Нежно прижалась к супругу лицом безнадежно печальным; Томно шепнула: "прости!" - и пала без чувства на бреге. Медлит унылый супруг; но пловцы уж рядами взмахнули Весла, прижав их к могучим грудям, и согласным ударом Вспенили влагу. Тронулось судно. Она отворила Влажные очи и видит его у кормы... Удаляясь, Знаком прощальным руки он последний привет посылает; Тем же знаком она отвечала. Дале и дале Берег уходит, и очи лица распознать уж не могут; Долго, долго преследует взором бегущее судно; Но когда и оно в отдаленье пространства пропало, Силится взором поймать на мачте играющий парус; Скоро и парус пропал. И безмолвно в чертог опустелый Тихо пошла Гальцнопа и пала на одр одинокий... Ах! и чертог опустелый, и одр, и все раздражало Грустное сердце, твердя о долекоплывущем супруге. Судно бежит. Вдруг ветер шатнул неподвижные верни; Праздные весла к бокам ладии прислонив, корабельщик Волю дал парусам и пустил их свободно по мачте: Полные ветром попутным, шумя. паруса натянулись. Море браздя, половину пути уж ладья совершила: Берег повсюду равно отдален, повсюду невидим. ’Вдруг перед ночью надулися волнны, море белеет: Сильный порывистый ветер внезапно ударил от юга. "Свить паруса!" - возопил ужаснувшийся кормщик. напрасно! Ветра могучий порыв помешал повеленье исполнить; Шумом ревущей волны заглушило невнятное слово. Сами гребцы на работу бегут; один убирает Весла, другой чинит расколовшийся бок тот исторгнуть Силится парус у ветра; а тот, из ладьи выливая В трещины бьющую воду, волны волнам возвращает. Все в беспорядке, а буря грозней и грозней; отовсюду Ветры, слетаяся, бьются, и море, вздымаяся, воет; Кормщик бодрость утратил, и сам, признавая опасность, Где они, что им начать, от чего остеречься, не знает. Властвует буря. ничтожны пред нею искусство и опыт; Вихорь, вопли гребцов, скрыпенье снастей, непрерывный Плеск отшибаемых волн и гром отовсюду... ужасно! Воды буграми, и море то вдруг до самого неба Рвется допрянуть и темные тучи волнами обрызгать То, подымая желтый песок из глубокия бездны, Мутно желтеет; то вдруг чернее стигийския влаги; То, опадая и пеной шипящей разбившись, белеет. Мчится трахинское легкое судно игралищем бури; Вдруг возлетит и как будто с утесистой горной стремнины Смотрит в глубокий дол, в глубокую мглу Ахерона; Вдруг с волной упадет и, кругом взгроможденному морю, Видит как будто из адския бездны далекое небо. Страшно гремит ладия, отшибая разящие волны: Так раздаются удары в стене, тяжелым тараном Глухо разимой иль брошенным тяжким обломком утеса Словно как пламенный лев свирепеет, теснимый ловцам; Бешен встает на дыбы и грудью кидается в копья: Так яримая ветром волна, бросаясь на мачты, Судно грозится пожрать и ревет, над ним подымаясь. Киль расшатался; утратив защиту смолы, раздалися Бренные сшивы досок, и вторглась губящая влага; Вдруг облака, расступившись, дождем зашумели; казалось, Небо упало на море и море воздвиглося к небу. Взмокли все паруса, смешались с водами пучины Воды небес, и казалось, что звезды утратило небо. Темную ночь густила темная буря; но часто Молнии быстрым, излучистым блеском, летая по тучам, Ярко сверкали, и бездна морская в громах загоралась. Вдруг поднялся и бежит, раскачавшись, ударить на судно Вал огромный. Подобно бойцу -великаиу, который Дерзко не раз набегал на раскат осажденного града, Сбитый, снова рвался, наконец, окрыляемый славой, Силой взбежал на ветчину стены один из дружины: Так посреди стесненных валов, осаждающих судно, Все перевыся главой, воздвигся страшный девятый; Хлещет, бьет но скрыпучим бокам ладии утомленной, Рвется, ворвался и вдруг овладел завоеванным судном. Волны частью толпятся на приступ, частью вломились; Все трепещет, как будто во граде, когда уж в проломы Бросился враг и стена за стеною, гремя, упадает; Тщетно искусство; мужество пало; мнится, что с каждой Новой волною новая страшная смерть нападает. Нет спасенья! тот плачет; тот цепенеет; тот мертвым В гробе завидует; тот к богам посылает обеты; Тот, напрасно руки подъемля к незримому небу, Молит пощады; тот скорбит об отце, тот о брате, Тот о супруге и чадах, каждый о том, что покинул; Цеикс о милой своей Гальционе: одной Гальционы Имя твердит он, тоскует по ней, но, тоскуя, утешен Тем, что она далеко; хотел бы к домашнему брегу Раз оглянуться, раз хотел бы лицом обратиться К милому дому... но где же они? разъяренная буря Все помутила; сугубою мглою черные тучи Небо все обложили, и ночь беспредельная всюду. Вихорь вдруг налетел... затрещав, подломилась и пала Мачта за край, и руль пополам. И, встав на добычу, Грозен, жаден, смотрит из бездны вал-победитель. Тяжкий, словно Афос, могучей рукою с подошвы Сорванный, словно Пинд, обрушенный в бездну морскую, Он повалился. Корабль, раздавленный падшей громадой, Вдруг потонул. Одни из пловцов, захлебнувшись В вихре пенных валов, не всплыли и разом погибли; Часть за обломки ладьи ухватились. Цеикс руками, Некогда скипетр носившими, стиснул отбитую доску; В помощь отца, в помощь Эола, водою душимый, Часто зовет он, но чаще зовет свою Гальциону; С нею мысли и сердце; жаль ее, а не жизни; Молит он волны: тело его до очей Гальционы Милых донесть, чтоб родная рука его схоронила; Он утопает, но только что волны дыханье отпустя.. Он Гальциону зовет, он шепчет водам: "Гальциона!" Вдруг горой набежала волна, закипела и, лоннув. Пала к нему на глазу и его задавила паденьем... Мраком задернувшись, в оную ночь был незрим и незнаем Светлый Люцифер: невластный покинуть вершины Олимпа, Он в высоте облаками закрыл печальные очи.. Тою порою Эолова дочь, об утрате не зная, Ночи свои в нетерпенье считает, готовит супругу Платья, уборы готовит себе, чтоб и ей и ему нарядиться В день возврата, лаская уже невозможным свиданием. Всех богов призывая, пред всеми она зажигает Жертвенный ладан, Юнону ж богиню усерднее молит, Молит, увы! о погибшем, навек невозвратном супруге; Молит, чтоб он был здоров, чтоб к ней возвратился, чтоб, верный, Сердца не отдал другой... из стольких напрасных желаний Только последнее слишком, слишком исполнено было. Но мольбы Гальгционы о мертвом тревожат Юнону: Жертву и храм оскверняет рука, посвященная тени. "Вестница воли богов (сказала Юнона Ириде), Знаешь, где Сон обитает, безмолвный податель покоя К этому богу лети от меня повелеть, чтоб, не медля, В образе мертвого Цеика призрак послал Гальционе Истину ей возвестить". Сказала... Ирида, в одежде Яркостью красок блестящей, дугой в небесах отразившись, Быстро порхнула к обители бога, в скалах сокровенной. Есть в стороне киммериян пустая гора с каменистой Мрачной пещерой; издавна там Сон обитает ленивый. Там никогда - ни утром, ни в полдень, ни в пору заката - Феб не сияет; лишь тонкий туман, от земли подымаясь, Влажною стелется мглой, и сумрак сомнительный светит. Там никогда будитель пернатых с пурпуровым гребнем Дня не приветствует криком, ни пес - сторожитель молчанья Лаем своим не смущает, ни говором гусь осторожный; Там ни птицы, ни зверя, ни легкой ветки древесной Шорох не слышен, и слова язык человечий не молвит; Там живет безгласный Покой. Из-под камня сочася, Медленной струйкой Летийский ручей, по хрящу пробираясь, Слабым, чуть слышным журчанием сладко наводит дремоту; Вход пещеры обсажен цветами роскошного мака С множеством трав: из них усыпительный сок выжимая, Влажная Ночь благодатно кропит им усталую землю. В целом жилище нет ни одной скрыпучия двери, Тяжко на петлях ходящей, нет на пороге и стража. Одр из гебена стоит посредине чертога, задернут Темной завесой; наполнены пухом упругим подушки. Бог, разметавшись на ложе, там нежит расслабленны члены. Ложе осыпав. Сны бестелесные, легкие Грезы Тихо лежат в беспорядке, несчетны, как нивные класы, Листья дубрав иль песок, на бреге набросанный морем. Входит в пещеру младая богиня, раздвинув рукою Вход заслонявшие Сны. Сиянье небесной одежды Быстро темный чертог облеснуло. Встревоженный блеском, Бог медлительно поднял очи и снова закрыл их; Силится встать, но слабость голову сонную клонит; Нехотя он приподнялся; шатаясь, оперся на руку; Встал. "Зачем ты?" - спросил он богиню. Ирида сказала: "Сон, живущих покой! о Сон, божество благодати! Мир души, усладитель забот, усталого сердца Нежный по тяжких грудах и печалях дневных оживитель, Сон! повели, чтоб Мечта, подражатель обманчивый правде, В город Ираклов Трахичы под видом царя полетела Там сновиденьем погибель супруга явить Гальционе. Так повелела Юнона". Окончив, Ирида младая Бога покинуть спешит: невольно ее покоряла Сонная сила, и тихо кралось в нее усыпленье. Снова лазурью по радуге светлой она полетела. Бог из несметного роя им порожденных видений Выбрал искусника, всех принимателя видов Морфея: Выдумщик хитрый, по воле во всех он является лицых, Все выражает: и поступь, и телодвиженья, и голос, Даже все виды одежд и каждому свойственны речи; Но способен он брать лишь один человеческий образ. Есть другой - тот является птицей, зверем, шипящим Змеем, слывет на Олимпе Икелос, а в людях Фоветор. Третий, мечтательный Фантазос, дивным своим дарованьем В камни, волны, пригорки, пни, во все, что бездушно, С легкостью быстрой влетает. Они царям и владыкам Чудятся ночью; другие ж народ и граждан посещают. Бог, миновав их, из легкого сонмища вызвал Морфея. Волю Ириды свершить; потом, обессилен дремотой, Голову томно склонил и в мягкий пух погрузился. Тихо Морфей на воздушных, без шороха веющих крыльях Мраком летит; он, скоро полет соверша, очутился В граде Гемонском, и крылья сложил, и Цеиксов образ Принял: бледен, подобно бездушному, наг, безобразен, Он подошел к одру Гальционы; струею лилася Влага с его бороды; с волос бежали потоки. К ложу тихо склонившись лицом, облитым слезами. Он сказал: "Я Цеикс; узнала ль меня, Гальциона? Смерть ужель изменила меня? Всмотрися - узнаешь; Или хоть призрак супруга вместо супруга обнимешь. Тщетны были моленья твои, Гальциона: погиб я. В море Эгейском южный порывисгьгй ветер настигнул Нашу ладью, и долго бросал по волнам, и разрушил. Мне в уста, напрасно твое призывавшие имя, Влага морская влилась. Не гонец пред тобой, Гальциона, С вестью неверной; не слуху неверному ныне ты внемлешь: Сам я, в море погибший, тебе повествую погибель. Встань же, вдова; дай слез мне, оденься в одежду печали. О! да не буду я в Тартаре темном бродить неоплакан!" Так говорил Морфей, и голос его был подобен Голосу Цеикса; очи его непритворно слезами Плакали; даже и руки свои простирал он как Цеикс. Тяжко во сне Гальциона рыдала; сквозь сон протянула Руки; ловит его, но лишь воздух пустой обнимает. "Стой! - она возопила. - Помедли, я за тобою". Собственный голос и призрак ее пробудили; вскочила В страхе; ищет, очами кругом озираясь, тут ли Виденный друг?.. На крик ее прибежавший невольник Подал светильник - напрасно! нигде его не находит. С горя бьет себя по лицу, раздирает одежду, Перси терзает и рвет на главе неразвитые кудри. "Что с тобой, Гальциона?" - спросила кормилица в страхе. "Нет Гальционы, - она возопила, - нет Гальционы! С Цеиксом вместе она умерла; оставь утешенье; Он погиб: я видела образ его и узнала. Руки простерла его удержать, напрасно - то было Тень; но тень знакомая, подлинный Цеиксов образ. Правда, почудилось мне, что в милом лице выражалось Что-то чужое, не прежнее: прелести не было прежней. Бледен, наг, утомлен, с волосами, струящими влагу, Мне привиделся Цеикс, и там стоял он, печальный! Вот то место... (и мутно глаза привиденья искали). Друг! не того ли страшилося вещее сердце, когда я Так молила тебя остаться и ветрам не верить? К смерти навстречу спешил ты... почто ж Гальциону Здесь ты покинул? Вместе нам все бы спасением было. Ах! тогда ни минуты бы жизни розно с тобою Я не утратила; смерть постигла бы нас, неразлучных. Ныне ж в отсутствии гибну твоею погибелью; море Все мое лучшее, всю мою жизнь в тебе погубило. Буду безжалостней самого моря, если останусь Тяжкую жизнь влачить, терпя нестерпимое горе. Нет! не хочу ни терпеть, ни тебя отрекаться, о милый, Бедный супруг мой; все разделим; пускай нас в могиле Если не урна одна, то хоть надпись одна сочетает; Розно прахом будем, хотя именами не розно". Тут умолкла: печаль оковала язык, и рыданье Дух занимало, и стоны рвалися из ноющей груди. Было утро; она повлеклася на тихое взморье, К месту тому, откуда вслед за плывущим смотрела. Там стояла долго: "Отсюда ладья побежала; Здесь мы последним лобзаньем простились". Так повторяя Прошлое думою, взор помраченный она устремляла В даль морскую. Вдали, на волнах колыхаясь, мелькает Что-то, как труп,- но что? Для печального взора не ясно. Ближе и ближе, видней и видней; уже Гальпиона Может вдали распознать плывущее мертвое тело. Кто бы ни был погибший, но бурей погиб он; и горько Плача об нем, как бы о чужом, она возопила: "Горе, бедный, тебе! и горе жене овдовевшей!"’ Тело плывет, а сердце в ней боле и боле мутится. Вот уж у брега; вот и черты различает уж око. Смотрит... Кто ж? Цеикс. "Он - возопила, терзая Перси, волосы, платье. С берега трепетны руки К телу простерла. - Так ли, мой милый, так ли, несчастный, Ты возвратился ко мне?.." В том месте плотина из камня Брег заслоняла высокой стеной от приливного моря, В бурю же ярость и силу напорной волны утомляла. С той высокой стены в пучину стремглав Гальциона Бросилась... Что же? о чудо! она взвилась, и над морем, Воздух свистящий внезапно-расцветшим крылом разбивая, Вдоль по зыбучим волнам полетела печальною птицей. Жалобно в грустном полете, как будто кого прикликая. Звонким щелкая носом, она протяжно стенала; Прямо на труп охладелый и бледный она опустилась; Нежно безгласного юным крылом обняла и как будто Силилась душу его пробудить безответным лобзаньем. Был ли чувствителен Цеикс, волны ль ему, колыхаясь, Подняли голову, - что бы то ни было - он приподнялся. Скоро, над их одиночеством сжалясь, бессмертные бобоги В птиц обратили обоих; одна им судьба; и поныне Верны бывалой любви; и поныне их брак не разорван. Поздней зимней порою семь дней безбурных и ясных Мирно, без слета сидит на плавучем гнезде Гальциона; Море тогда безопасно; Эол, заботясь о внуках, Ветры смиряет, пловца бережет, и воды спокойны.