<< Вернуться

Произведение: Собака
Литературный портал: lit-classic.ru




     Так  всё  опостылело в этой мастерской губернского захолустного города,
-  эти  выкройки,  и  стук машинок, и капризы заказчиц, - в этой мастерской,
где  Александра  Ивановна  и училась, и уж сколько лет работала закройщицею.
Все  раздражало  Александру  Ивановну,  ко  всем  она  придиралась,  бранила
безответных  учениц,  напала  и  на  Танечку, младшую из мастериц, вчерашнюю
здешнюю  же  ученицу. Танечка сначала отмалчивалась, потом вежливым голоском
и так спокойно, что все, кроме Александры Ивановны, засмеялись, сказала:
     - Вы, Александра Ивановна, сущая собака.
     Александра Ивановна обиделась.
     - Сама ты собака! - крикнула она Танечке.
     Танечка  сидела  и  шила.  Отрывалась  время  от  времени  от  работы и
говорила спокойно и неторопливо:
     -  Завсегда  лаетесь...  Собака вы и есть... У вас и морда собачья... И
уши  собачьи...  И хвост трепаный... Вас хозяйка скоро выгонит, так как вы и
есть самая злющая собака, пес барбос.
     Танечка  была  молоденькая, розовенькая, пухленькая девушка с невинным,
хорошеньким,  слегка  хитреньким  личиком.  Смотрела  такою тихонькою, одета
была  как  девочка ученица, сидела босая, и глазки у нее были такие ясные, и
бровки   разбегались   веселыми  и  высокими  дужками  на  ровно  изогнутом,
беленьком  лбу  под  гладко причесанными темно-каштановыми волосами, которые
издали  казались  черными.  Голосок  у Танечки был звонкий, ровный, сладкий,
вкрадчивый,  -  и  если  бы слушать только звуки, не вслушиваясь в слова, то
казалось бы, что она говорит любезности Александре Ивановне.
     Другие   мастерицы   хохотали,   ученицы  фыркали,  закрываясь  черными
передниками  и  опасливо  посматривая на Александру Ивановну, - а Александра
Ивановна сидела багровая от ярости.
     -  Дрянь,  - вскрикивала она, - я тебя за уши выдеру! Я тебе все волосы
повытаскаю!
     Танечка отвечала нежным голоском:
     -  Лапки  коротенькие...  Барбос  лается и кусается... Намордничек надо
купить.
     Александра  Ивановна бросилась к Танечке. Но, прежде чем Танечка успела
положить  шитье  и  встать,  вошла хозяйка, грузная, широкая, шумя складками
лилового платья. Строго сказала:
     - Александра Ивановна, что это вы скандалите!
     Александра Ивановна взволнованным голосом заговорила:
     -  Ирина  Петровна,  что  же  это  такое!  Запретите  ей  меня  собакою
называть!
     Танечка жаловалась:
     -  Излаяла  ни за что, ни про что. Всегда по пустякам ко мне придирется
и лается.
     Но хозяйка посмотрела строго и на нее и сказала:
     -  Танечка,  я  тебя  насквозь вижу. Не ты ли и начинаешь? Ты у меня не
воображай,  что  уж если ты мастерица, так и большая. Как бы я твою маменьку
не пригласила, по старой памяти.
     Танечка  багряно вспыхнула, но продолжала сохранять невинный и ласковый
вид. Смиренно сказала хозяйке:
     -  Простите,  Ирина Петровна, больше не буду. Только я и то стараюсь их
не  задевать. Да уж оне очень строгие, слова им не скажи, сейчас - я тебя за
уши. Такая же мастерица, как и я, а уж я им из девчонок вышла.
     -  Давно  ли,  Танечка?  -  спросила  хозяйка  внушительно,  подошла  к
Танечке,  -  и  в  затихшей  мастерской  послышались  две звонкие пощечины и
Танечкин слабый вскрик:
     - Ах! ах!
     Почти  больная  от  злости вернулась домой Александра Ивановна. Танечка
угадала ее больное место.
     "Ну,  собака,  и  пусть собака, - думала Александра Ивановна, - а ей-то
что  за  дело? Ведь я не разведываю, кто она, змея или там лисица, что ли, -
и  не  подсматриваю,  не  выслеживаю, кто она. Татьяна, и дело с концом. Обо
всех можно узнать, а только зачем ругаться? Чем собака хуже кого другого?"
     Летняя  светлая ночь томилась и вздыхала, вея с ближних полей на мирные
улицы  городка  истомою  и  прохладою. Луна поднялась, ясная, полная, совсем
такая  же,  как  и  тогда, как и там, над широкою, пустынною степью, родиною
диких,  рыкающих  на воле, и воющих от древней земной тоски. Такая же, как и
тогда, как и там.
     И  так  же,  как  тогда,  горели  тоскующие глаза, и тоскливо сжималось
дикое,  не  забывшее  в  городах  о  степных просторах сердце, и мучительным
желанием дикого вопля сжималось горло.
     Начала было раздеваться, да что! все равно не уснуть.
     Пошла  из  дверей. В сенях теплые под босыми ногами шатались и скрипели
доски  сорного  пола,  и  какие-то  щепочки  да  песчинки  весело  и забавно
щекотали кожу ног.
     Вышла  на  крыльцо.  Бабушка  Степанида сидела, черная в черном платке,
сухая  и  сморщенная.  Нагнулась,  старая, и казалось, что греется в лунных,
холодных лучах.
     Александра  Ивановна  села  рядом с нею, на ступеньки крыльца. Смотрела
на  старуху  сбоку.  Большой, загнутый старухин нос казался ей клювом старой
птицы.
     "Ворона?" - подумала Александра Ивановна.
     Улыбнулась,  забывая  тоску  и  страх.  Умные,  как  у собаки, глаза ее
засветились  радостью  угадки.  В  бледно-зеленом  свете луны разгладившиеся
морщинки  ее  увядшего  лица  стали  вдруг  невидны,  и  она опять сделалась
молодою,  веселою  и  легкою,  как  десять лет тому назад, когда луна еще не
звала ее лаять и выть по ночам у окон темной бани.
     Она подвинулась ближе к старухе и ласково сказала:
     - Бабушка Степанида, а что я у вас все хочу спросить?
     Старуха  повернула  к  ней  темное лицо с глубокими морщинами, и резким
старческим голосом спросила, точно каркнула:
     - Ну что, красавица? Спрашивай.
     Александра  Ивановна  тихонько  засмеялась, дрогнула тонкими плечами от
вдруг пробежавшего по спине холодка и говорила очень тихо:
     -  Бабушка  Степанида,  сдается  мне,  - правда ли это, нет ли? - ух не
знаю, как и сказать, - да вы, бабушка, не обидьтесь, - я ведь не со зла...
     - Ну, ну, говори, не бойся, милая, - сказала старуха.
     Глядела  на Александру Ивановну яркими, зоркими глазами. Ждала. И опять
заговорила Александра Ивановна:
     -  Сдается,  мне, бабушка, - уж вы, право, не обидьтесь, - что будто бы
вы, бабушка, ворона.
     Старуха  отвернулась,  и  молчала,  качая  головою.  Казалось,  что она
припоминала   что-то.  Голова  ее  с  резко  очерченным  носом  клонилась  и
качалась,  и  казалось  порою  Александре  Ивановне,  что старуха дремлет. И
дремлет,  и  шепчет  что-то  себе  под нос. Качает головою и шепчет древние,
ветхие слова. Чародейные слова...
     Было  тихо  на  дворе,  ни  светло,  ни  темно,  и  все вокруг казалось
завороженным  беззвучным  шептанием  древних,  вещих  слов.  Все  томилось и
млело,  и  луна  сияла,  и тоска опять сжимала сердце, и было все ни сон, ни
явь.  Тысячи  запахов,  незаметных  днем,  различались  чутко,  и напоминали
что-то древнее, первобытное, забытое в долгих веках.
     Еле слышно бормотала старая:
     -  Ворона и есть. Только крыльев у меня нету. И я каркаю, и я каркаю, а
им  и  горя  мало.  А  мне  дадено предвиденье, и не могу я, красавица, - не
каркать,  да  людишки-то и слушать меня не хотят. А я как увижу обреченного,
так и хочется мне каркать, и хочется.
     Старуха  вдруг  широко  взмахнула  руками  и  резким  голосом  крикнула
дважды:
     - Кар, кар!
     Александра Ивановна дрогнула. Спросила:
     - Бабушка, кому каркаешь? Ответила старая:
     - Тебе, красавица, тебе.
     Жутко  стало  сидеть со старухою. Александра Ивановна ушла к себе. Села
под открытым окном. Слушала, - за воротами сидели двое и говорили.
     - Воет и воет, - слышался низкий и злой голос.
     -  А ты, дядя, видел? - спросил сладенький тенорок. Александра Ивановна
сразу  по  этому  тенорку  представила  кудреватого, рыжеватого, весноватого
парня, - здешний, с этого же двора.
     Прошла  минута  тусклого  молчания.  И  вдруг  послышался сиплый и злой
голос:
     -  Видел.  Большая.  Белая.  У  бани  лежит,  и  на  луну  воет.  Опять
представила  по  голосу  черную  бороду  лопатою, низкий плотный лоб, свиные
глазки, расставленные толстые ноги.
     - Чего же она воет, дядя? - спросил сладкий.
     И опять не сразу ответил сиплый:
     - Не к добру... И откуда взялась, не знаю.
     - А ежели, дядя, она - оборотень? - спрашивал сладкий.
     - А не оборачивайся, - ответил сиплый.
     Непонятно  было,  что значили эти слова, - но не хотелось думать о них.
И  уже  не  хотелось  прислушиваться к ним. И что же ей звук и смысл людских
слов!
     Луна  смотрела  прямо  в  лицо, и настойчиво звала, и томила. И тусклою
сжималось сердце тоскою, - и не усидеть было на месте.
     Александра  Ивановна  поспешно  разделась.  Нагая,  белая, тихо вышла в
сени,  приоткрыла  наружную дверь, - на крыльце и на дворе никого не было, -
пробежала  двором, огородом, добежала до бани. Резкое ощущение холода в теле
и холодной земли под ногами веселило. Но скоро тело угрелось.
     Легла  на  траву,  на  живот.  Приподнялась  на  локтях, подняла лицо к
бледной, мертво-тоскующей луне, и протяжно завыла.
     -  Слышь, дядя, завыла, - сказал у ворот кудреватый. Сладенький тенорок
трусливо дрожал.
     - Завыла, проклятая, - неторопливо отозвался сиплый и злой.
     Встали со скамьи. Щелкнула щеколда у калитки.
     Тихо  шли двором и огородом двое. Впереди старший, дюжий, чернобородый,
с ружьем в руках. Кудреватый трусливо жался сзади. Выглядывал из-за плеча.
     За  банею лежала в траве большая белая собака и выла. Ее голова, черная
на  макушке, была поднята к ворожащей в холодном небе луне, задние лапы были
странно  вытянуты  назад,  а  передние  упруго  и прямо упирались в землю. В
бледно-зеленом  и  неверном  озарении  луны  она  казалась огромною, - такою
огромною,  каких  и  не  бывает  на  свете собак, - толстою и жирною. Черное
пятно,  которое  начиналось на ее голове и тянулось неровными извивами вдоль
всей  спины,  казалось  женскою  распущенною  косой. Хвоста не было видно, -
должно  быть,  он  был  подвернут.  Шерсть  на теле была такая короткая, что
собака  издали  казалась  совсем  голою, и кожа ее матово светилась в лунном
свете,  и  похоже  было  на  то,  что  в траве лежит и воет по-собачьи голая
женщина.
     Чернобородый прицелился. Кудреватый закрестился и забормотал что-то.
     Гулко  прокатился  удар  выстрела. Собака завизжала, вскочила на задние
ноги,  прикинулась  голою  женщиною,  и, обливаясь кровью, бросилась бежать,
визжа, вопя и воя.
     Чернобородый   и  Кудреватый  повалились  в  траву,  и  в  диком  ужасе
завыли...

 Доступный сайт — создание сайтов по низким ценам      Рейтинг@Mail.ru